Валентин КОРОВИН

«Злоумышленник» А.П. Чехова и своеобразие "русского мира"

В 1885 году в «Петербургской газете» был напечатан рассказ А.П. Чехова «Злоумышленник», который затем вошёл в сборник «Пёстрые рассказы». Уже при жизни писателя рассказ был признан шедевром. Д.П. Маковицкий записал в «Дневнике» слова Л.Н. Толстого о «Злоумышленнике»: "Я его раз сто читал". В списке рассказов, отмеченных Л.Н. Толстым и сообщённых Чехову И.Л. Толстым, «Злоумышленник» был отнесён к "1-му сорту". Критика также выделила рассказ среди чеховских произведений того времени. В критическом обозрении «Обо всём», опубликованном в журнале «Русское богатство», Л.Е. Оболенский писал о «Злоумышленнике»: "Мелкие штрихи, иногда в одно слово, рисуют и быт, и обстановку так ясно, что вы только удивляетесь этому уменью – свести в один крохотный фокус все необходимые детали, только самое необходимое, а в то же время взволновать и чувство ваше, и разбудить мысль: в самом деле, вглядитесь глубже в этого следователя и в этого мужика, ведь это два мира, оторванные от одной и той же жизни; оба русские, оба в существе не злые люди, и оба не понимают друг друга. Подумайте только над этим, и вы поймёте, какая глубина содержания в этом крохотном рассказике, изложенном на двух с половиной страницах" («Русское богатство», 1886. № 12. С. 171). Другой критик, К.Арсеньев, в статье «Беллетристы последнего времени» тоже отозвался о рассказе с похвалой: "В «Злоумышленнике» чрезвычайно живо обрисован крестьянин, сделавшийся преступником, сам того не зная и не понимая" («Вестник Европы», 1887. № 12. С. 770).

Критики сразу почувствовали, что в рассказе единый национальный мир оказался расколотым на "два мира", между которыми нет понимания, нет согласия, и персонажи не только не могут установить взаимопонимание, гармонию сейчас – у них нет возможности обрести их и в будущем. Л.Н. Толстой потому так остро и откликнулся на рассказ Чехова, что мысль о противоречиях русской жизни, о том, что "тело" и "ум" нации образовали два разных, а подчас и враждебных друг другу полюса, давно его волновала и преследовала. Она есть уже в «Войне и мире», но особенно явственно проступает в поздних произведениях писателя. Действительно, чеховский рассказ завершает целую традицию в русской литературе, придавая мысли, лежавшей ранее в основе, например, жанра романа, предельно сжатую, сгущённую форму. При этом мысль Чехова не становится обнажённой, голой, а обрастает плотью живых картин и сцен.

Итак, в одном мире почти независимо сосуществуют два. Когда они не сталкиваются, жизнь течёт мирно. Но стоит одному миру перейти "границу" другого, как между ними возникают трения, конфликты вплоть до угроз самой жизни каждого из них и обоих вместе. При этом вину обычно возлагали на следователя, как на человека образованного, но не способного вникнуть в душу мужика. Л.Н. Толстой сердито бросил: "Тоже судьи". Между тем Чехов не стремится никого осудить, хотя оба виновны и невиновны, оба вольные или невольные преступники. С точки зрения крестьянского мира Денис Григорьев – не преступник, а с точки зрения интеллигентского – преступник. Напротив, следователь в глазах мужика выглядит преступником, осуждая невинного человека, а в глазах цивилизованного общества – исполнителем закона и, следовательно, не является виновным.

Речь в рассказе идёт не о социальной системе (косвенно она всё же затрагивается), а о фундаментальных, коренных основах "русского мира", которые глубже и значимее всякого социального и иного устройства. В рассказе действуют герои, наследующие разный исторический опыт, разную нравственность, разные понятия о жизни.

Д ля удобства анализа назовём мир следователя миром образованным, интеллигентским, цивилизованным, "русско-европейским", а мир мужика – непросвещённым, крестьянским, нецивилизованным, "русско-патриархальным". История о том, как образовались два мира в одном, уходит в глубь веков. В чеховском рассказе перед читателем предстают два совсем не глупых и не злых человека. И тем не менее у каждого из них свой образ жизни, своя нравственность, свои понятия о совести и справедливости.

Вот судебный следователь. Он действует в рамках законно возбуждённого дела. Отвинчивать гайки, которые скрепляют шпалы с рельсами на железнодорожном полотне, – преступление, за которое, согласно статье Уложения о наказаниях, полагается ссылка и каторжные работы. И следователь формально и фактически прав: подобные повреждения на железной дороге приводят к катастрофам, в которых могут погибнуть сотни и тысячи людей. Следователь резонно вспоминает: "В прошлом году здесь сошёл поезд с рельсов... Я понимаю!" Как образованному человеку, ему дики и непонятны действия Дениса Григорьева и других крестьян. Установив факт отвинчивания гаек (и не одной, а нескольких) мужиком, следователь пытается выяснить причину: "...а для чего ты отвинчивал гайку?" С этого момента его постигает неудача. Он отказывается понять и принять причины, по которым Денису Григорьеву позарез понадобились гайки. Следователю кажется, что мужик врёт, выставляя нелепую причину, что он прикидывается идиотом, что он "не мог не знать, к чему ведёт это отвинчивание..." Мотивы, называемые Денисом Григорьевым, не укладываются в сознание следователя, потому что они лежат в области жизни, в том быте, в той нравственности, какие следователю неизвестны и которые для него недоступны и недосягаемы.

Круг представлений следователя типичен для интеллигентного человека, для "русского европейца", получившего юридическое образование.

Как "русский европеец", он сразу создаёт дистанцию между собой и допрашиваемым, имея в виду не только разницу положений в данный момент, но и разницу сословий. Он сразу принимает официальный тон и обращается к Денису Григорьеву на "ты" ("Подойди поближе и отвечай на мои вопросы"). Это было принято в России, но не в Европе. Другая российская особенность заключается в том, что следователь заранее, ещё не приступив к допросу, предубеждён. Он не верит мужику, потому что, по старой русской традиции, мужик хитёр, скрытен и всегда готов обвести господина или барина вокруг пальца, прикинется неучем или дурачком, а потом сам же будет хвастаться тем, как ловко и легко обманул барина-глупца. Такая игра между барином и мужиком веками шла с переменным успехом и хорошо знакома по классическим произведениям русской культуры, где мужик и барин постоянно менялись местами: то умный барин превратится в дурака, то дурак-мужик обернётся умником. Игра эта, всегда наполненная социально-нравственным смыслом, восходит ещё к древним временам и прекрасно отражена в нашем фольклоре. Точно так же и в рассказе Чехова. "Послушай, братец, не прикидывайся ты мне идиотом, а говори толком", – сердится на Дениса Григорьева следователь, когда тот чистосердечно объясняет ему, что гайки нужны в качестве грузила ("Мы из гаек грузила делаем"). Он убеждён, что и про грузила, и про шилишпёра, и про рыбалку вообще Денис Григорьев рассказывает с лукавым умыслом, надеясь отвести от себя вину, которую в душе не может не признать, а вслух признать не хочет: "Дураком каким прикидывается! Точно вчера родился или с неба упал. Разве ты не понимаешь, глупая голова, к чему ведёт это отвинчивание?" Но следователь думает, что хитрости мужика ему ведомы, что он видит мужика насквозь невооружённым глазом и потому называет его "глупой головой", хотя дураком, конечно, не считает, потому иначе не обвинял бы его в попытке сознательного обмана.

О днако следователь не только "русский европеец", но и "русский европеец". Он мыслит в ясных категориях, присущих формальному праву, основанному на договорных отношениях между обществом, государством и индивидом. Первое, что он делает, – устанавливает сам факт преступления, то есть отвинчивания гаек. С этой целью он излагает суть происшествия и предъявляет Денису Григорьеву отобранную у него на месте происшествия гайку: "Вот она, эта гайка!.. С каковою гайкой он и задержал тебя. Так ли это было?" Далее следователь, как и положено по закону, выясняет мотив преступления: "...а для чего ты отвинчивал гайку?" И тут выясняется: мотив настолько смехотворен и нелеп, настолько детски бесхитростен, наивен и житейски правдив, что в него нельзя поверить, если сопоставить тяжесть преступления и причину, его породившую. Наконец, в голове следователя никак не укладывается тот факт, что Денис Григорьев, взрослый крестьянин, понятия не имеет о прямой и непосредственной связи между отвинчиванием гайки и крушением поездов. Он не понимает, почему сидящий перед ним мужик упорно твердит о рыбалке и отказывается говорить об авариях на железной дороге. Житейскую логику Дениса Григорьева, разделяемую всеми деревенскими жителями, следователь расценивает как увёртку и ложь, желание уйти от ответа и увести разговор в сторону от верного направления: "Ты ещё про шилишпёра расскажи! – улыбается следователь".

Так и не установив мотив, причину преступления, следователь обращается к нравственному чувству Дениса Григорьева, к его совести: "Не догляди сторож, так ведь поезд мог бы сойти с рельсов, людей бы убило! Ты людей убил бы!" Но и здесь его ждёт неудача: мужик отрицает всякий злодейский умысел и божится, что совесть его чиста: "Слава Те Господи, господин хороший, век свой прожили и не токмо что убивать, но и мыслей таких в голове не было... Спаси и помилуй, Царица Небесная... Что вы-с!" Мужик понял следователя так, что будто бы, отвинчивая гайку, держал в уме злое намерение, хотел по своей воле лишить людей жизни. Между тем такого умысла у мужика не было, его совесть в этом отношении абсолютно чиста. Можно сказать ещё решительнее: в сознании Дениса Григорьева гайка вообще не имела никакого отношения к железной дороге и движению поездов, кроме одного: получить хорошее грузило в виде гайки мужик мог только на железной дороге. В остальном она, железная дорога, не представляла для него никакого интереса.

Отчаявшись подействовать на совесть Дениса Григорьева, следователь снова обратился к его уму: "Послушай... 1081-я статья Уложения о наказаниях говорит, что за всякое с умыслом учинённое повреждение железной дороги, когда оно может подвергнуть опасности следующий по сей дороге транспорт и виновный знал, что последствием сего должно быть несчастье... понимаешь? знал! А ты не мог не знать, к чему ведёт это отвинчивание... он приговаривается к ссылке в каторжные работы". Чехов не случайно заставляет следователя трижды повторить слова о том, что мужик знал о возможности крушения поезда. Судебный следователь настойчиво убеждает Дениса Григорьева в этой мысли ("А ты не мог не знать..."). С этой поры весь вопрос состоит в том, знал или не знал. Следователь уже не настаивает на умысле, поняв, что тут он ничего не добьётся. Текст статьи уложения, приведённой в рассказе, звучит очень гуманно: обвиняемый считается виновным в том случае, если будет установлено, что он знал о последствиях повреждений. Если же дознаватель придёт к выводу, что допрашиваемый не знал о том, к чему приведёт его поступок, он, надо полагать, освобождался от наказания. Однако знание или незнание Дениса Григорьева о последствиях отвинчивания гайки остаётся невыясненным. Следователь убеждён, что мужик знал и, стало быть, понимал, что может случиться катастрофа. Денис Григорьев, напротив, утверждает, что не знал, не догадывался и не помышлял. Тут один голос спорит с другим, и истина в таком противостоянии не может быть добыта. Но так как преступление совершилось и виновник схвачен, то у следователя есть все основания готовить постановление об аресте и заключении под стражу. Что же касается требования закона о непременном установлении знания и понимания преступником вследствие его действий возможного будущего несчастья, то следователь поступил по принципу аналогии: каждый разумный человек, посчитал "судебный следователь", должен понимать и, несомненно, понимает, что отвинчивание гаек ведёт к крушению поездов; Денис Григорьев – разумный человек, и, следовательно, он знал и понимал, что творит. А раз так, то он виновен. "Я должен взять тебя под стражу и отослать в тюрьму", – говорит мужику следователь.

Ч итатель рассказа понимает, что следователь одновременно прав и не прав. Преступление совершено, но виновный не должен нести наказания, потому что он не знал о последствиях своего поступка. Закон в таких случаях освобождал от наказания. Следователь допустил ошибку и, заключив под стражу невиновного по закону человека, сам становился преступником. Обвиняемый и дознаватель в ходе рассказа не то чтобы меняются местами, но пребывают одновременно в двух качествах – виновного и невиновного. В чём, однако, причина ошибки, почему следователь не поверил мужику? Не только потому, что они ведут разный образ жизни, что быт Дениса Григорьева незнаком следователю, что герои находятся на разных уровнях образования, воспитания, нравственности, на разных ступенях социальной лестницы. Глубинные причины заключены не только и даже не столько в этом. Рассказ с необыкновенной художественной убедительностью демонстрирует абсолютную невозможность понимания и согласия между мужиком и следователем, причина которой состоит в том, что у мужика и следователя разная "система" мышления, разная нравственность, разная логика, разное отношение к действительности, которые своими истоками уходят в тёмную глубь веков.

Следователь изображён Чеховым совсем не злодеем. Он не строит Денису Григорьеву ловушек, не пытает его и не стремится "выбить" признание из его уст. Да это не нужно: мужик сознался, что гайки отвинчивал. Но следователь никак не может понять, почему мужику недоступна та простая истина, что отвинчивание гаек грозит крушением поездов и гибелью многих людей. А происходит это вследствие того, что следователь рационалист, "русский европеец", усвоивший правовые и нравственные европейские нормы. Он распространяет их на всё общество, независимо от того, кто перед ним – крестьянин или интеллигент, просвещённый человек или необразованный, обеспеченный или бедный.

Европейское право, воспринятое Россией, предполагает, что перед законом все равны – богатый и бедный, образованный и необразованный и так далее. Статьи закона не делают исключений относительно граждан разных сословий. И это, конечно, правильно, так как иначе вся стройная система правопорядка рухнет и вместо неё воцарится беспросветный хаос. Но та же европейская система поворачивается к отдельным слоям русского люда своей формальной стороной. Она оказывается полностью им чуждой и враждебной, потому что у них другая логика, другая система нравственных ценностей, другие представления о справедливости, правде и, стало быть, другие, неписаные, но укоренённые в сознании, в крови и плоти правовые нормы, с которыми они не спешат, да и не хотят расстаться. Эти нормы берут начало в патриархально-общинных временах и с тех пор почти не претерпели изменений. Вот почему русский следователь и русский крестьянин не могут понять друг друга. Крестьянин Денис Григорьев знать не знает о европейском праве, а следователь ни с какими патриархальными нравами не знаком. Единый "русский мир" давно уже раскололся, и европейская, условно говоря, послепетровская Россия непонятна России патриархальной, допетровской, равно как и наоборот. В этом состоит парадокс русской жизни, здесь заключены все её беды, так остро и метко схваченные Чеховым в коротком рассказе.

Известно, что, пытаясь преодолеть это противоречие в действительности, наяву, писатель потерпел досадную неудачу. Популярный в те годы очеркист и журналист В.А. Гиляровский в заметке «Сюжет рассказа "Злоумышленник"» рассказал о встрече Чехова в подмосковном дачном местечке Красково и о знакомстве с крестьянином Никитой Пантюхиным (Хромым). Никита Пантюхин был "великим мастером по ловле налимов" и в качестве грузил использовал железнодорожные гайки. В.А. Гиляровский писал: "А.П. старался объяснить Никите, что отвинчивать гайки нельзя, что из-за этого может произойти крушение поезда, но это было совершенно непонятно мужику: «Нешто я все гайки-то отвинчиваю? В одном месте одну, в другом – другую... Нешто мы не понимаем, что льзя, что нельзя!»"

Р ациональной логике, основанной на законе, предполагающем формальное право, Денис Григорьев противопоставляет "право по совести", религиозно-патриархальное право, возникшее ещё в Древней Руси. С этой точки зрения весьма любопытен ход его мыслей.

Первоначально может показаться, что Денис Григорьев не понимает следователя вследствие беспросветной темноты, непросвещённости, необразованности. Можно подумать, будто он ещё не добрался до того уровня цивилизации, в котором пребывают следователь и вся грамотная Россия. Такое представление, конечно, создаётся в рассказе, но оно не главное. Суть в том, что Денису Григорьеву прекрасно живётся в его собственном патриархальном мире и он нисколько не чувствует какой-либо ущербности своего состояния. Он европейской цивилизации не знает и знать не хочет. Так, например, он возмущается сторожем, который никакого понятия, как и сам Денис Григорьев, не имеет и не может иметь ("а сторож тот же мужик, без всякого понятия, хватает за шиворот и тащит"), а берётся рассуждать на новый лад ("Ты рассуди, а потом и тащи! Сказано – мужик, мужицкий и ум...") и без всякого верного (сторож его изначально лишён) рассуждения употребил силу ("...он меня два раза по зубам ударил и в грудь"). На первый взгляд создаётся впечатление, что до Дениса Григорьева дошли какие-то смутные сведения о гражданском праве, о том, что бить человека даже при задержании нельзя. На самом деле этот эпизод ничего общего не имеет с европейским правом. Денис Григорьев сразу разделил закон на две части: "рассуждение" он отдал в ведение следователю и всем образованным людям, у которых есть "понятие", а "совесть" оставил себе и таким же, как он, мужикам. Иначе говоря, крестьянин "рассуждать", то есть логично мыслить, не может и отказывается. Это не значит, что он глуп или не способен мыслить вообще. Просто у него другой, нежели у следователя, ум. Следователь наделён рациональным умом, мужик – "мужицким". Это два совершенно разных ума, которые не могут прийти к согласию, а порождают споры. С этой точки зрения вполне понятно, почему именно "сторож Иван Семёнов Акинфов" вызвал особую неприязнь Дениса Григорьева: по его мнению, сторож смешал две роли – мужика и просвещённого человека. Он поступил так, как не подобает ни мужику, ни образованному господину: сразу, не рассуждая, признал виновным и потащил к следователю. Признав крестьянина преступником, он не проявил ни капли мужицкого ума, потому что такое признание возможно только после "рассуждения". Если бы он мог "рассудить", то понял бы, что Денис Григорьев не преступник: он никакого злого умысла не имел и, следовательно, не являлся виновным. Но так как сторож – мужик, то "рассудить" он не в силах. Сторож, стало быть, совершил большую ошибку: признав Дениса Григорьева виновным, он пытался "рассудить", что положено не ему, а просвещённому человеку, но так как он – мужик, то "рассудить", естественно, был не способен.

Из этой сцены видно, что Денис Григорьев истолковал слова следователя о причинах крушения поезда "в прошлом году" ("Теперь понятно почему...", "Теперь, говорю, понятно, отчего в прошлом году сошёл поезд с рельсов... Я понимаю!") превратно и в свою пользу. Он уверен не только в том, что следователь сочтёт его невиновным, но и в том, что правильно разделил ум следователя и ум мужика: следователю дано "рассуждать", логично мыслить ("На то вы и образованные, чтобы понимать, милостивцы наши... Господь знал, кому понятие давал... Вы вот и рассудили"), мужику дано мыслить по-мужицки. Сторож это правило нарушил. Вместе с тем в сознании Дениса Григорьева живёт и другая мысль: он надеется, что правда просвещённых людей и правда мужицкая могут обрести гармонию, согласие, что логика крестьянина и логика следователя не всегда враждебны друг другу. Мужик поверил, что следователь рассудил правильно, что он понял Дениса Григорьева. Значит, мечта о единстве нации разделяется не только людьми из образованного сословия, но и крестьянами. Она близка всему народу.

Д енис Григорьев ошибся: чиновник вовсе не думал его отпускать на волю, а, действуя по закону, намерен взять под стражу и отправить в тюрьму. Крестьянин, убеждённый в справедливом суде следователя, ищет поначалу причину не в нём, а в каких-то посторонних людях: в старосте, который напутал "насчёт недоимки", в брате, который не платит и за которого ему, Денису, приходится отвечать, хотя брат за брата не ответчик. И только потом он обвиняет судей, то есть следователя: "Надо судить умеючи, не зря... Хоть и высеки, но чтоб за дело, по совести..." И тут в качестве праведного судьи он вспомнил носителя старого патриархального права: "Судьи! Помер покойник барин-генерал, Царство Небесное, а то показал бы он вам, судьям..." Патриархальное право связалось в сознании Дениса Григорьева с совестью. Оно носило личный характер, в нём не было формального безличия, которое теперь осмысливается как неумение судить. Таким образом, судить рационально, "по уму", по европейскому закону, хотя Денис Григорьев этого понятия не знает, означает "не уметь судить", а судить "по совести" значит "уметь судить". Надежды Дениса Григорьева на то, что законы "ума" и "совести" совпадут, как уже сказано, разрушились и к согласию до сих пор не приведены. Новое право крестьянин отвергает и признаёт только старое, патриархальное. К чему же в его сознании сводится судейство "по совести"?

Прежде всего, Денис Григорьев считает, что судить нужно "за дело", за действительный проступок, за настоящее преступление ("Хоть и высеки, но чтоб за дело, по совести..."). Обвинение в том, что он откручивал гайки, таким серьёзным "делом", конечно, не является. Это убеждение сложилось в голове Дениса Григорьева потому, что испокон веку все крестьяне описываемой местности вели один и тот же неизменный образ жизни – в частности, искали и находили грузила для рыбалки. Это повседневное занятие мужика. А уж где мужик раздобудет грузило и что в качестве его использует, никого не касается. Железная дорога – достижение европейской технической мысли – не внесла в крестьянские умы никакого нового отношения к старым занятиям. Но она пригодилась крестьянам в их обычных и давних практических целях: им стало легче добывать грузила, для которых гайки были очень хорошо приспособлены. Когда следователь возражает мужику: "Но для грузила ты мог взять свинец, пулю... гвоздик какой-нибудь..." – Денис Григорьев резонно отвечает: "Свинец на дороге не найдёшь, купить надо, а гвоздик не годится. Лучше гайки и не найтить... И тяжёлая, и дыра есть". Крестьянин и следователь живут в разных измерениях, у них разная жизнь. Следователь не может понять жизнь крестьянина, крестьянин – следователя. Различие в образе жизни описывается в рассказе в первых же строках. Следователь – чиновник, на нём мундир, и его портрет ясен. А вот крестьянина Чехов рисует подробно: "...маленький, чрезвычайно тощий мужичонка в пестрядинной рубахе и латаных портах. Его обросшее волосами и изъеденное рябинами лицо и глаза, едва видные из-за густых, нависших бровей, имеют выражение угрюмой суровости. На голове целая шапка давно уже не чёсанных, путаных волос, что придаёт ему ещё большую, паучью суровость. Он бос". Писатель сосредоточивает внимание не только на бедности, темноте крестьянина, на его трудной жизни, на перенесённых им тяжёлых болезнях – портрет, нарисованный Чеховым, свидетельствует о том, что Денис Григорьев словно пришёл в современное писателю время из далёкого прошлого: на нём пестрядинная рубаха, которую носили крестьяне ещё в стародавнюю пору; густые, нависшие брови, нечёсаные, путаные волосы напоминают человека эпохи дикости и варварства. Вид крестьянина отличался "угрюмой суровостью", подобно древним людям, хотя из дальнейшего повествования читатель узнаёт, что нрав у мужика добрый и смирный. Чехов, однако, дважды пишет о "суровости" мужика и даже называет её "паучьей", намекая на близость крестьянина к животному миру, причём к самому древнему и жизнестойкому царству – царству насекомых. Наконец, занятие Дениса Григорьева, как и других климовских мужиков, – рыбная ловля – известно с незапамятных времён. О рыбной ловле крестьянин знает всё и охотно рассказывает следователю про грузила, выползков, живцов, уклеек, пескарей, окуней, щук, налимов, шилишпёров, голавлей и всякую иную добычу. Он уверен, что следователь, который понятия не имеет о рыбной ловле в частности и о крестьянской жизни вообще, интересуется лишь тем, зачем ему понадобилось грузило. Он снисходительно поясняет следователю, что без грузила ловить нельзя, и даже добавляет, что некоторые господа уже усвоили эту премудрость: "У нас и господа так ловят". Только дураки способны ловить без грузила, ибо "дураку закон не писан..." И тут он действительно не врёт, потому что ему незачем врать. К тому же он "отродясь не врал". Он, по его понятиям, откровенно объяснил следователю, почему ему необходимо грузило и почему самый подходящий предмет для грузила – железнодорожная гайка. Логика мужика безупречна. Она уходит своими корнями в вековой опыт патриархальной жизни, когда крестьянин мог свободно пользоваться дарами природы, землёй, лесом, водой, если они были общими, принадлежали всему "миру". В новое время он с такой же свободой относится к железной дороге, которая пролегла через его родные места. Наконец, он, как ему кажется, убеждает следователя в том, что свинец для грузила "купить надо" (тут двойной смысл: не только тот, что денег нет, что он, Денис Григорьев, беден, но и тот, что он вовсе не дурак: зачем покупать, когда гаек полно на железнодорожном полотне, а оно проходит по земле, на которой издревле жили мои предки, теперь живут другие крестьяне, живу я, и, стало быть, гайки общие, принадлежащие всем, и мне в том числе; и в самом деле, гайки отвинчивают мужики всей деревни – от мала до велика), "а гвоздик не годится", тогда как гайка – самое лучшее грузило: "И тяжёлая, и дыра есть".

Д енис Григорьев исчерпал все доводы, а следователь всё ещё считает мужика виновным. И когда он наконец понимает, что из-за гайки может стать убийцей вследствие крушения поезда, искренне не понимает логики следователя. В сознании мужика это никак не укладывается, и не только потому, что тёмен и необразован. Крестьянская голова устроена так, что отними малое от большого, большого не убудет, оно не станет меньше, авось ничего дурного не случится: "Ежели б я рельсу унёс или, положим, бревно поперёк ейного пути положил, ну, тогды, пожалуй, своротило бы поезд, а то... тьфу! гайка!" Итак, гайка, по разумению Дениса Григорьева, во-первых, столь малый предмет, что не может принести никому и ничему никакого вреда. Гайка не бревно или рельс. К тому же одна гайка ничего не значит ("Мы ведь не все отвинчиваем... оставляем... Не без ума делаем... понимаем..."). Во-вторых, житейский опыт убедил мужика и всю деревню, что от отвинчивания гаек ничего произойти не может:

"Денис усмехается и недоверчиво щурит на следователя глаза.

– Ну! Уж сколько лет всей деревней гайки отвинчиваем, и хранил Господь, а тут крушение... людей убил..."

Слова следователя о крушении поезда в прошлом году он пропускает мимо ушей, не придавая им никакого значения и не связывая с отвинчиванием гаек. И когда следователь объявляет крестьянину, что берёт его под стражу и отправляет в тюрьму, Денис Григорьев искренне удивляется: "Денис перестаёт мигать и, приподняв свои густые брови, вопросительно глядит на чиновника". Он недоумевает, потому что обо всём правдиво рассказал и во всём оправдался, а чиновник только отвлекает его от настоящего дела: "То есть как же в тюрьму? Ваше благородие! Мне некогда, мне надо на ярмарку; с Егора три рубля за сало получить..." Он убеждён, что следователь сажает его в тюрьму напрасно и несправедливо: "В тюрьму... Было б за что, пошёл бы, а то так... здорово живёшь... За что? И не крал, кажись, и не дрался..."

Всамом деле, следователь не обвиняет мужика ни в краже, ни в любом другом неблаговидном поступке. Он обвиняет его в том, в чём, по мнению Дениса Григорьева, нет преступления. Кражи и драки – "законные" проступки, они совершаются против "совести". Отвинчивание гаек не является проступком, потому что про него никто никогда не слыхивал. Он лежит вне законов "совести". Наконец, мужик отрицает воровство ("не крал"), но ведь, отвинтив гайку, он присвоил её, то есть превратил в личную собственность и использовал в своих нуждах. По европейскому праву это именно воровство, притом самое настоящее: то, что лично не принадлежит данному человеку, но обращено им в свою собственность, считается украденным, кроме тех случаев, когда малый объём похищенного из общего достояния не наносит вреда другим людям или обществу. Например, ведро воды, взятое из реки и израсходованное в личном хозяйстве, нельзя назвать воровством. А вот похищение привезённого для ремонта дома кирпича уже квалифицируется как кража. То, что мужик ловит рыбу из реки, ему не принадлежащей и в то же время принадлежащей как члену всего общества, конечно, нельзя считать воровством, потому что здесь нет прямого и непосредственного вреда другим людям, а то, что он отвинчивает гайку, есть самое настоящее воровство, поскольку, хотя железная дорога не принадлежит ему лично и одновременно принадлежит, являясь общим со всеми достоянием, отвёртывание гаек наносит ущерб всем и грозит убийством. Но для мужика нет различия между ловлей рыб и "ловлей" гаек. Он привык всё считать общим достоянием, то есть ничьим и своим. То, что лично не принадлежит другому человеку, может быть взято. Нравственное чувство в этом случае молчит. Мужик признаёт кражу лишь тогда, когда тайком берёт у ближнего нечто, находящееся исключительно в чужой собственности. Между тем Денис Григорьев отвинчивал гайки, как и все мужики, на глазах у всех, и вся деревня знала, откуда крестьяне берут грузила. Таким образом, не было тайного похищения, как не было, если следовать мужицкой логике и мужицкой совести, воровства – гайки не находились в чьей-либо личной собственности. Недаром Денис Григорьев употребляет характерное словечко "унёс" (не "украл", а именно "унёс"): "Ежели бы я рельсу унёс..." (Уже в наше время появились слова "несун", "несуны", которыми стали обозначать воров, крадущих продукты или иные предметы с государственных предприятий. В этом также виден отголосок патриархальной нравственной нормы. Народ не назвал "несунов" ворами, а окрестил иным именем, памятуя, что в его нравственных представлениях ещё живёт различие между вором и несуном, между законом европейским и законом патриархальным, законом рационально-формальным и законом "по совести".)

Н о самое главное – у Дениса Григорьева не было злого умысла. Европейское право судит на основе самого факта, принимая, конечно, во внимание важное обстоятельство: умышленное деяние или нет. От него зависит степень неотвратимого наказания. Для патриархального права важен не столько сам факт свершившегося деяния, сколько присутствие умысла. Тот, кто не имел умысла, может быть оправдан, прощён, освобождён от наказания, помилован или, во всяком случае, вправе рассчитывать на значительное снисхождение. Сам обвиняемый, если у него не было умысла, не считает себя виновным. Совесть его оказывается чиста. Согласно патриархальному праву, тот больше виноват, кто задумал убийство и подстрекал к нему, нежели тот, кто убил, действуя по наущению чужой преступной воли. Убийцу склонны всегда оправдать, ссылаясь на то, что его обманули дружки, завлекли в свои сети, соблазнили, тогда как он не думал и не хотел убивать, а следовательно, по природе не злодей.

Денис Григорьев хочет, чтобы следователь рассудил о нём и судил его "по совести". Это означает, что он не видит за собой никакого преступления и не понимает, что сделался независимо от своей воли преступником. Если исходить из патриархального права, он никакого преступления не совершил, потому что он не знал о последствиях отвинчивания гаек, у него не было злодейского умысла и желания погубить людей. Если же исходить из европейского права, то Денис Григорьев, даже не зная о роковых последствиях отвинчивания гаек и не подозревая о том, что поезда могут сойти с рельсов, а люди жестоко пострадать, виноват и подлежит наказанию. Но такой суд будет судом "по уму", а не "по совести". Мужик настаивает на том, чтобы его судили по тем нравственным законам, которые существовали от века, которые он впитал с молоком матери, а не по тем новым, европейским, просвещённым, которые привнесены образованными людьми, которые чужды его сердцу и его разуму, всему образу его жизни и которые он не понимает и не принимает.

С ледовательно, речь в рассказе идёт не столько об образованности и темноте, сколько о разных, несовместимых нравственных представлениях. Понятия мужика о нравственности ничуть не уступают по своему качеству понятиям следователя, но они другие и по времени, и по существу. Денис Григорьев не принимает суд следователя и обижается, полагая, что следователь судит несправедливо, "зря". Следователь, в свою очередь, не может встать на точку зрения патриархальной морали и патриархального права и объявляет мужика виновным. Однако это, хочет он того или нет, делает его виновным, потому что он заранее отказывается понять мужика и навязывает ему свои нравственные нормы. Иначе говоря, следователь, как и крестьянин, не понимает, что невольно делается преступником. В этом и состоит трагический парадокс "русского мира", представший в рассказе Чехова в короткой и впечатляющей сценке. Л.Толстой безоговорочно встал на сторону мужика, на сторону патриархального сознания. Для него виноваты прежде всего следователь и судьи. Чехов-писатель "объективно" передаёт коллизию и уравновешивает взгляды следователя и Дениса Григорьева. Как человек европейской мысли, он не может целиком присоединиться ни к следователю, ни к мужику. В этом отношении он отчасти солидарен с Л.Толстым, но в большей степени всё-таки полемически настроен к нему. Его позиция сводится, пожалуй, к следующему.

"Русский мир" раскололся на два, и между ними образовалась нравственная пропасть. Для того чтобы преодолеть эту пропасть, необходимо "просветить" и мужика, и интеллигента. Совершенно ясно, что результат взаимного движения навстречу друг другу не может быть с точностью предсказан, поскольку народ в целом не приемлет европейского пути. Одна дорога ведёт в сторону Европы. На неё Россия вступила давно, со времён Петра I. Другая дорога – в сторону от Европы, в патриархальное прошлое. От неё уходила просвещённая Россия, но не уходил её народ. Часть российской интеллигенции, видя и понимая это, сочувствовала стремлениям народа найти особый, "третий" путь (не чисто западный и не чисто азиатский), "русский" и даже побуждала народ к таким поискам. Однако "третьего" пути нет, и искать его – напрасный труд. И всё же пока патриархальный образ жизни ещё живёт в народном сознании, ещё существует в быту, обиходе и общественной жизни, до тех пор живут и существуют патриархальная нравственность и основанное на ней право. Стало быть, задача заключается в том, чтобы сблизить, по возможности учесть и совместить рациональные европейские законы с законами "по совести".

М агистральный путь России для Чехова состоял не в том, чтобы встать на сторону умного, укоренённого в привычное мироустройство и житейски приспособленного, но патриархального, пропитанного предрассудками и суевериями, тёмного мужика, забыв и отбросив европейское, и не в том, чтобы приказать народу срочно европеизироваться, предав забвению патриархальное, хотя бы и устаревшее, а в том, чтобы постепенно двигаться к европеизации, не пренебрегая национально-особенным и не игнорируя его. В конечном итоге "русский мир" неизбежно станет европейским и вместе с тем сохранит своё национальное своеобразие, как сохранили его в неповторимом историческом опыте другие страны, которые мы считаем принадлежащими к цивилизации и культуре Европейского континента.

Проблематика и художественные особенности рассказа «Злоумышленник».

Название юмористического рассказа «Злоумышленник» сразу настраивает на сомнение в том, что речь пойдет о настоящем злоумышленнике. Так и оказывается. В действиях крестьянина Дениса Григорьева нет ни тени злого умысла, на деле комизм ситуации проявляется в столкновении двух миров: цивилизации, изрезавшей природный мир железными дорогами, и крестьянства, живущего извечной естественной жизнью. Отсюда и возникает непонимание, поскольку следователь, обвиняя крестьянина в преступных деяниях, не сомневается в очевидности правонарушения и его вины. Крестьянин же, старательно прислушивающийся к следователю, не понимает, как тот не может взять в толк, что для рыбной ловли нужны грузила для снасти.

Может показаться, что непонимание происходит из-за тупости и невежества крестьянина. Это вовсе не так. Конечно, крестьянин Денис Григорьев человек необразованный, однако в те моменты, когда между ним и следователем возникает нечто похожее на диалог, то он вскользь, как само собой разумеющееся, разъясняет «бестолковому» следователю: «Это мы понимаем… Мы ведь не все отвинчиваем… оставляем… Не без ума делаем… понимаем…

Заметим, что оба - следователь и крестьянин - стремятся преодолеть непонимание между собой: следователь пытается «на пальцах» объяснить, что поезда сходят с рельс и вызвать у крестьянина рассуждение или хотя бы реакцию по этому поводу, крестьянин же, в свою очередь, подробно рассказывает, какая рыба водится на глубине, и только на шилишпера можно надеяться, но он в их водах не водится.

Автор придает крестьянину облик какого-то лесовика, обросшего и сурового, чтобы подчеркнуть непроницаемость его мира. Судебный следователь вовсе лишен портретной характеристики, она, видимо, и не нужна, ибо он принадлежит миру современной цивилизации, стирающей индивидуальные черты. В начале рассказа мужик дважды переспрашивает следователя, когда тот заговаривает о гайках, как бы подводя мужика к признанию, произнося, казалось бы, бессмысленное — «Чаво?» Поначалу мы решаем, что крестьянин попросту непроходимо глуп, затем, присмотревшись и подумав, понимаем, в чем назначение этих переспросов: Чехов, непревзойденный мастер в изображении психологии личного и социального общения, показывает, что крестьянин словно бы «идет навстречу» следователю, помогая ему найти понятные слова для установления контакта.

Далее с установлением контакта стимулирующее слово «чаво» уже не требуется, зато растет непонимание и заканчивается сцена задержанием «преступника», как говорит мужик, «не по совести», поскольку он считает, что его арестовали за неуплату недоимок, чего за ним не было. Итак, если рассуждать с позиции следователя и нашего здравого смысла современного человека, то мужик Денис Григорьев безнадежно туп, абсолютно неразвит, полностью погряз в архаичном мире.

Если же посмотреть его крестьянскими глазами на происходящее, то он должен оценивать это в такой последовательности: непонятное обвинение, непонимание, запутывание, несправедливый арест. Природа комического в рассказе А. П. Чехова «Злоумышленник». Современный филолог-исследователь АД. Степанов раскрывает природу комического в «Злоумышленнике», анализируя особенности коммуникации между героями, отраженные в рассказе.

В рассказе воссоздается «диалог глухих»: перед нами, в сущности, два параллельных ряда высказываний с логическими разрывами между ними, не способные вступить в диалог. С одной стороны, это юридические жанры - допрос, обвинение, уличение и т. д. вплоть до цитаты из «Уложения о наказаниях», а с другой — инструкция по рыбной ловле для начинающих. Жанры не вытекают друг из друга, а только сополагаются, общим у них оказывается только рефрен - произошедшее событие, которому говорящие приписывают противоположные значения.

В том случае, когда герой твердо отождествлен только с одной ролью, чеховские тексты говорят о несовместимости роли-для-себя и роли-для-другого. Комический эффект здесь порождается тем, что герой не понимает своей роли в глазах собеседника и читателя: «злоумышленник» Денис Григорьев не понимает своей роли подсудимого. Роль-для-другого в юморесках Чехова - часто нечто навязанное извне, лишнее и/или непонятное для самого героя.

Рассказы Чехова в оценке критиков и литературоведов. «Два основных порока обывательской души казались Чехову особенно мерзкими: надругательство над слабыми и самоуничижение перед сильными» (Чуковский). «Мелкие штрихи, иногда в одно слово, рисуют и быт, и обстановку так ясно, что вы только удивляетесь этому уменью - свести в один крохотный фокус все необходимые детали, только самое необходимое, а в то же время взволновать и чувство ваше, и разбудить мысль: в самом деле, вглядитесь глубже в этого следователя и в этого мужика, ведь это два мира, оторванные от одной и той же жизни; оба русские, оба в существе не злые люди, и оба не понимают друг друга.

Подумайте только над этим, и вы поймете, какая глубина содержания в этом крохотном рассказике, изложенном на двух с половиной страницах» {Л. Е. Оболенский). «Другой раз я застал у него молодого, красивенького товарища прокурора. Он стоял пред Чеховым и, потряхивая кудрявой головой, бойко говорил: Рассказом «Злоумышленник» вы, Антон Павлович, ставите предо мной крайне сложный вопрос. Если я признаю в Денисе Григорьеве наличность злой воли, действовавшей сознательно, я должен, без оговорок, упечь Дениса в тюрьму, как этого требуют интересы общества. Но он дикарь, он не сознавал преступности деяния, мне его жалко! Если же я отнесусь к нему как к субъекту, действовавшему без разумения, и поддамся чувству сострадания, - чем я гарантирую общество, что Денис вновь не отвинтит гайки на рельсах и не устроит крушения? Вот вопрос! Как же быть?

Он замолчал, откинул корпус назад и уставился в лицо Антону Павловичу испытующим взглядом. Мундирчик на нем был новенький, и пуговицы на груди блестели так же самоуверенно и тупо, как глазки на чистеньком личике юного ревнителя правосудия. Если б я был судьей, — серьезно сказал Антон Павлович, — я бы оправдал Дениса… На каком основании? Я сказал бы ему: «Ты, Денис, еще не дозрел до типа сознательного преступника, ступай и дозрей!» Юрист засмеялся, но тотчас же вновь стал торжественно серьезен и продолжал: Нет, уважаемый Антон Павлович, — вопрос, поставленный вами, может быть разрешен только в интересах общества, жизнь и собственность которого я призван охранять. Денис - дикарь, да, но он - преступник, вот истина!

Когда читаешь этот рассказ, в голову приходят слова одного из русских классиков, что в России две беды: дураки и дороги. В данном случае речь идёт о первом варианте. Рассказ А.П Чехова «Злоумышленник» увидел свет летом 1885 г. в «Петербургской газете». Это один тех многочисленных чеховских рассказов, которые читают, смеясь сквозь слёзы. При анализе рассказа открывается бездна отношений между крестьянами и господами, которые присутствовали в России на том момент.

Сюжетная линия

Судят мужика Дениса Григорьева. Стоит перед судьёй босой, судя по всему, особой остротой ума он не блещет, хотя готов до конца доказывать свою правоту. Суть преступления в том, что сей мужик откручивал на железной дороге гайки с рельсов. Как он объясняет судье, это крайне необходимая вещь при изготовлении невода, потому - что без него невод не тонет. На доводы судьи о том, что из-за этих гаек может сойти с рельсов поезд и погибнуть люди, Григорьев твердит одно, что у него и в мыслях того не было.

И это, действительно, так. У него не было никакого умысла навредить, просто человек настолько туп, что не может осознать последствия своих действий. Более того, в ходе следствия выясняется, что этим в их деревне промышляют все мужики и счёт открученным с рельсов гайкам идёт на десятки. А неводы, которые с помощью этих гаек делают мужики, у них покупают господа. Всё, что остаётся сделать судье, это приказать отвести Григорьева в тюрьму. Это решение искренне удивляет мужика. За что?!

Анализ рассказа

«Злоумышленник» поднимает во все времена больную для России тему халатности. Кто виноват в том, что поезда сходят с рельсов и погибают люди? Неграмотные, в абсолютном большинстве не понимающие, к чему могут привести их действия мужики или умные, всё прекрасно понимающие господа, которые покупают у них неводы с этими открученными гайками.

Сдаётся то, что, если бы тот же Денис Григорьев знал бы, что он фактически становится убийцей, если бы ему кто-то растолковал это, то, скорее всего, он бы не стал этого делать, так как русский мужик в основе своей богобоязнен и сознательно на такой грех, как убийство, не пойдёт. Проблема в том, что, судя по финалу произведения, в силу своей врожденной тупости и темноты он так ничего не понял, за что его наказывают, ведь он просто зарабатывает себе на пропитание.

В рассказе чётко и ясно озвучиваются, кто есть истинные злоумышленники. Умные, грамотные господа, покупающие у деревенских мужиков рыболовные снасти для того, чтобы в дальнейшем получать удовольствие от рыбной ловли, прекрасно знают о технологии изготовления этих неводов, но молчат. Знают, к чему ведёт подобное «рукоделие» мужичков, но продолжают покупать эти неводы, тем самым поощряя мужиков к дальнейшему «творчеству».

Рассказ написан в стиле реализма, потому что отображает конкретную реальность российской действительности конца XIX века. Необычна композиция произведения. Здесь нет ни начала, ни конца. Будто сцена с Денисом вырвана из общей картины и представлена читателю. Приговор неизвестен. Чувствуется желание автора, чтобы сам читатель вынес его. Рассказ написан более ста лет назад, но пытливый читатель без труда сможет провести живые параллели с современностью.

Герои рассказа

Разумеется, центральным персонажем здесь является деревенский мужик Денис Григорьев. Второй персонаж - это следователь, который допрашивает мужика. Персонаж, скорее, нейтральный, не имеющий особых характеристик. В своём рассказе Чехов продолжает тему маленького человека, наполняя её новым содержанием, развивает её. Стоя перед судебным следователем, мужичок совершенно честно и искренне рассказывает о том, что он сделал и зачем. Поначалу он вызывает у читателя жалость, как человек, которого несправедливо наказывают.

Но, в ходе повествования выясняется, что он, действительно, преступник. Только проблема в том, что в этой ипостаси он оказался по незнанию, своей ограниченности и, воистину, безграничной тупости. Его нельзя назвать идиотом или психически ненормальным человеком. Нет! Просто он не осознаёт, к каким последствиям может привести его рукотворчество. Его нельзя назвать злым или человеком со злым умыслом. В реальной жизни, скорее всего, он и мухи не обидит.

Но, его темнота и непроходимая тупость приобретают зловещий оттенок в свете того, какие последствия могут произойти из-за его действий. А ведь произойти могли просто страшные вещи. Судебный следователь пытается достучаться до его сознания: «Не догляди сторож, так ведь поезд мог бы сойти с рельсов, людей бы убило!». Дальнейшие рассуждения Григорьева делают его фигуру всё более зловещей. Он пытается убедить следователя, что всё делает продуманно и «с головой». И от его слов делается, действительно, страшно, потому что теперь совершенно ясно, чего можно от него ожидать. Этот человек живёт сиюминутно, его интересует только его одномоментные потребности.

Когда читаешь рассказ и диалог следователя с Григорьевым, то в голову приходит расхожая фраза «ему про Ивана, а он про болвана». Следователь ему втолковывает, что могут погибнуть люди, а он ему отвечает, что без гаек хорошую рыбу не поймать. Эгоизм совершенейший, но он не есть результат его злой натуры. Персонаж сей существо забитое. Такие, как Григорьев вынуждены постоянно думать о том, как прокормить свою семью, можно предположить, что немалую. К тому же, он совершенно необразован, раздавлен тяжёлыми жизненными обстоятельствами. Его поведение вполне можно понять и объяснить.

Поэтому и понятна та горькая ирония, с которой описывает автор своего «злоумышленника». Какой из него преступник? Он и не понял толком, в чём его вина. Третьим героем, которому можно отвести главное место наряду с Григорьевым, можно назвать тех господ, которые покупают снасти с открученными гайками у таких, как Денис Григорьев. Они и есть главные преступники. Мужики, которые откручивают гайки, не понимают, что творят. А эти всё понимают. Вопрос, кто из них больший преступник?

Данный рассказ - это не только критика системы, которая превращает простой народ в безвольное стадо, с которым можно делать всё, что заблагорассудится власти имущим. Автор озвучивает также и некоторые известные национальные черты. Самое известное из них - это наше русское «авось». Авось пронесёт и получится. Писатель показывает, его персонаж по- своему хитёр, как большинство, не любит власть придержащих, особо не задумывается о последствиях своих действий. Причина этого и в русской ментальности и в тех условиях, в которых существует русский народ.

Ответы (2 )

Рассказ-миниатюра поднимает тему халатности, которая в России была всегда. Кто виновен в том, что мужики вытаскивают из железной дороги гайки, в результате чего происходят аварии поездов и гибнут люди? В ходе прочтения произведения совершенно не создаётся впечатление, что у Дениса был такой умысел и он - злостный нарушитель закона. Он предстаёт перед судом босой - значит, он беден, и невод - это способ его выживания. Разве можно его обвинять в том, что он добывает себе пищу? Ведь у него и в мыслях нет убивать невинных людей.

В рассказе очень чётко звучит проблема того, кто истинный виновник этой халатности и настоящий злоумышленник. Господа, которым деревенские мужики продают эти снасти, прекрасно знают, откуда на неводах гайки. И они-то уж наверняка гораздо сообразительнее мужиков и прекрасно понимают, к чему может привести такое "рукоделие" мужиков. Но они молчат. Молчат и продолжают покупать неводы с гайками из рельсов.

Рассказ написан в реалистическом направлении, так как конкретно рисует картины российской действительности на конец XIX века. Произведение необычно по своей композиции, так как не имеет ни начала, ни конца: кусок суда над Денисом словно вырван из общего хода следствия. Приговор остаётся неизвестным: Чехов хотел, чтобы читатель вынес его сам.

Очень короткий по содержанию, но ёмкий с точки зрения идеи, рассказ А. П. Чехова "Злоумышленник" заставляет читателя задуматься над темой халатности в России и её истинных виновниках.

Юмористический рассказ А. П. Чехова "Злоумышленник" впервые был опубликован в 1885 году и продолжил серию иронических рассказов автора. Главная проблема, которую рассматривает Чехов в своем произведении - сословные противоречия крестьян и господ в России того времени. Основная идея рассказа заключается в раскрытии проблемы халатности, которая всегда, в любую историческую эпоху, была так характерна для нашей страны. Разве виноват русский мужик в том, что он беден, притом, что работает он не покладая рук. И такой ли он страшный преступник, если в поисках средств к существованию он вытаскивает гайки из железной дороги, чтобы мастерить неводы и затем продавать их? Безусловно, этот поступок достоин порицания и всяческого осуждения, ведь из-за этого поезда сходят с рельсов и погибают люди. Но так ли провинился этот несчастный мужик, чтобы величать его преступником. Кто же виноват в сложившейся ситуации?

Читая рассказ, не чувствуешь к Денису презрения или ненависти, ведь у него не было умысла причинять вред людям. Перед судом он предстает босой, у него нет денег, чтобы купить себе даже самую дешевую обувь. Разве есть его вина в том, что он добывает себе пропитание? Ведь желания убивать людей у него никогда и в мыслях не было.

В рассказе автор четко формулирует проблему того, кто является истинным виновником халатного отношения к жизням невинных людей. Из сюжета становится ясно, кого Чехов называет настоящим злоумышленником. Ведь тот, кто соглашается покупать сделанные деревенскими мужиками снасти, отлично понимает, к каким последствиям может привести подобное занятие. Но они предпочитают молчать и продолжают покупать неводы с гайками из железной дороги. Их не волнует судьба людей, которые в любой момент могут погибнуть и которые не знают, какая участь им уготовлена с легкой руки предприимчивых господ.

Рассказ "Злоумышленник" можно смело отнести к направлению реализма, поскольку в нем отражена картина российской действительности того времени. Произведение обладает необычной структурой, поскольку не имеет вступления и концовки. Итог судебного разбирательства так и остается неизвестным. Автор хотел бы, чтобы читатель сделал собственные выводы и вынес вердикт самостоятельно.

Всех нас с детства учили говорить правду и не обманывать, не нарушать закон и отвечать за свои поступки. Если живешь честно, то тебя не гложет стыд за то, что ты сделал раньше. И еще нас УЧИЛИ сначала подумать, а потом сделать и вообще стараться поступать так, чтобы никому не навредить. Обо всем этом думаешь, когда читаешь рассказ русского писателя Антона Павловича Чехова «Злоумышленник».

Хотя главный герой этого рассказа - бедный тощий мужичина, грязный и нечесаный, босой Денис Григорьев - никого не обманывает. Он правдиво отвечает на вопросы следователя в суде.

Выясняется, что вина его состоит в том, что он на железной дороге открутил гайку, которая прикрепляет рельсы к шпалам. Сделал он это для того, чтобы изготовить из гайки грузило для ловли рыбы. Иначе в их местности рыбу не поймаешь, это знает даже «самый последний мальчишка». Сделал Денис Григорьев это по нескольким причинам, одна из них - бедность: «Свинец на дороге не найдешь, купить надо, а гвоздик не годится».

Денис Григорьев не собирался устраивать крушение поезда: «...Мыслей таких в голове не было... Уж сколько отвинчиваем... оставляем... Не без ума делаем... понимаем...». Гайки, оказывается, отвинчивают все климовские мужики, а Митрофан Петров делает неводы «и господам продает. Ему много этих самых гаек требуется. На каждый невод, почитай, штук десять...». Вот и вторая причина, по которой выкручивают гайки на железной дороге: для господских неводов, ведь господа тоже ловят рыбу.

То есть господа знают, откуда берутся гайки для их неводов и закрывают глаза на то, что «повреждение железной дороги... может подвергнуть опасности... транспорт... последствием сего должно быть несчастье». Это знают и мужики, и господа. Мужики виноваты из-за господской прихоти. Судья понимает, что невозможно взять под стражу и отослать в тюрьму всех господ в округе (ведь это для них мужики отвинчивают гайки), и не может поэтому вынести приговор; он что-то пишет, не слушая Дениса. Денис же оправдывается и говорит, что не обманывает и готов подтвердить это под присягой.

Следователь так и не принял никакого решения - в рассказе нет об этом упоминания. А Денис, сопротивляясь двум дюжим солдатам, бормочет: «Надо судить умеючи, не зря... Хоть и высеки, но чтоб за дело, по совести...». Он так и не понимает, в чем его обвиняют.

Злоумышленниками в этом рассказе являются вовсе не Денис Григорьев и его братья или кто-то из климовских мужиков, а те господа, из-за которых мужики нарушают закон. Если бы они действительно поступили не по совести, они готовы были бы за это отвечать, но не зря же! То есть название чеховского рассказа «Злоумышленник» иронично. Настоящие злоумышленники - не простые крестьяне, а их господа.